Взрослые игрушки
Когда коту делать нехуй — он себе яйцы лижет. (с)
Народная мудрость.
14–12-2007 14:05
— Слушай, у меня есть беспесды ахуенная идея! — муж пнул
меня куда-то под жопу коленкой, и похотливо добавил: — Тебе понравицца, детка.
Детка.
Блять, тому, кто сказал, что бабам нравицца эта пиндосская
привычка называть нас детками — надо гвоздь в голову вбить. Вы где этому
научились, Антониобандеросы сраные?
Лично я за детку могу и ёбнуть. В гычу. За попытку сунуть
язык в моё ухо, и сделать им «бе-бе-бе, я так тибя хачю» — тоже. И, сколько не
говори, что это отвратительно и нихуя ни разу не иратично — реакции никакой.
— Сто раз говорила: не называй меня деткой! — я нахмурила
брови, и скрипнула зубами. — И идея мне твоя похуй. Я спать хочу.
— Дура ты. — Обиделся муж. У нас сегодня вторая годовщина
свадьбы. Я хочу разнообразия и куртуазности. Сегодня. Ночью. Прям щас. И у меня
есть идея, что немаловажно.
Вторая годовщина свадьбы — это, конечно, пиздец какой
праздник. Без куртуазности и идей ну никак нельзя.
— Сам мудак. В жопу всё равно не дам. Ни сегодня ночью. Ни
прям щас. Ни завтра. Хуёвая идея, если что.
Муж оскорбился:
— В жопу?! Нужна мне твоя срака сто лет! Я ж тебе про
разнообразие говорю. Давай поиграем?
Ахуеть. Геймер, бля. Поиграем. В два часа ночи.
— В дочки-матери? В доктора? В прятки? В «морской бой»?
Со мной сложно жыть. И ебацца. Потому в оконцовке муж от
меня и съёбся. Я ж слова в простоте не скажу. Я ж всё с подъебоном…
— В рифмы, бля! — не выдержал муж. Пакля!
— Хуякля. — На автомате отвечаю, и понимаю, что извиницца б
надо… Годовщина свадьбы веть. Вторая. Это вам не в тапки срать. — Ну, давай
поиграем, хуле там. Во что?
Муж расслабился. До пиздюлей сегодня разговор не дошёл. Уже
хорошо.
— Хочу выебать школьницу!
Выпалил, и заткнулся.
Я подумала, что щас — самое время для того, чтоб
многозначительно бзднуть, но не смогла как не пыталась.
Повисла благостная пауза.
— Еби, чотам… Я тебе потом в КПЗ буду сухарики и копчёные
окорочка через адвоката передавать. Как порядочная.
Супруг в темноте поперхнулся:
— Ты ёбнулась? Я говорю, что хочу как будто бы выебать
школьницу! А ей будеш ты.
Да гавно вопрос! Чо нам, кабанам? Нам што свиней резать, што
ебацца — лиш бы кровища… В школьницу поиграть слабо во вторую годовщину
супружества штоле? Как нехуй делать!
— Ладно, уговорил. Чо делать-то надо?
Самой уж интересно шопесдец.
Кстати, игра в школьницу — это ещё хуйня, я чесно говорю. У
меня подруга есть, Маринка, так её муж долго на жопоеблю разводил, но развёл
только на то, чтоб выебать её в анал сосиской. Ну, вот такая весёлая семья.
Кагбутта вы прям никогда с сосиской не еблись… Пообещал он ей за это сто баксоф
на тряпку какую-то, харкнул на сосиску, и давай ею фрикции разнообразные в
Маринкиной жопе производить. И увлёкся. В общем, Маринка уже перецца от этого
начала, глаза закатила, пятнами пошла, клитор налимонивает, и вдуг её муж
говорит: «Упс!». Дефка оборачивается, а муш сидит, ржот как лось бамбейский, и
сосисную жопку ей показывает. Марина дрочить перестала, и тихо спрашывает: «А
где остальное?», а муш (кстати, ево фамилие — Петросян. Нихуя не вру)
уссываецца, сукабля: «Где-где… В жопе!» И Марина потом полночи на толкане
сидела, сосиску из себя выдавливала. Потом, кстати, пара развелась. И сто баксоф
не помогли.
А тут фсего делов-то: в школьницу поиграть!
Ну, значит, Вова начал руководить:
— Типа так. Я это вижу вот как: ты, такая школьница, в
коричневом платьице, в фартучке, с бантиком на башке, приходиш ко мне домой
пересдавать математику. А я тебя ебу. Как идея?
— Да пиздец просто. У меня как рас тут дохуя школьных
платьев висит в гардеробе. На любой вкус. А уж фартуков как у дурака фантиков.
И бант, разумееца, есть. Парадно-выгребной. Идея, если ты не понял, какая-то
хуёвая. Низачот, Вольдемар.
— Не ссы. Мамин халат спиздить можешь? Он у неё как раз
говнянского цвета, в темноте за школьное платье прокатит. Фартук на кухне
возьмём. Похуй, что на нём помидоры нарисованы. Главное — он белый. Бант похуй,
и без банта сойдёт. И ещё дудка нужна.
Какая, бля, дудка????????? Дудка ему нахуя?????
— Халат спизжу, нехуй делать. Фартук возьму. А дудка зачем?
— Дура. — В очередной раз унизил мой интеллект супруг. — в
дудке вся сила. Это будет как бы горн. Пионерский. Сечёш? Это фетиш такой. И
фаллический как бы символ.
Секу, конечно. Мог бы и не объяснять. В дудке — сила. Это ж
все знают.
В темноте крадусь на кухню, снимаю с крючка фартук, как
крыса Шушера тихо вползаю в спальню к родителям, и тырю мамин халат говняного
цвета. Чтоб быть школьницей. Чтоб муж был щастлив. Чтоб пересдать ему
математику. А разве ваша вторая годовщина свадьбы проходила как-то по-другому?
Ну и мудаки.
В тёмной прихожей, натыкаясь сракой то на холодильник, то на
вешалку, переодеваюсь в мамин халат, надеваю сверху фартук с помидорами, сую за
щеку дудку, спизженную, стыдно сказать, у годовалого сына, и стучу в дверь
нашей с мужем спальни:
— Тук-тук. Василиваныч, можно к вам?
— Это ты, Машенька? — отвечает из-за двери Вова-извращенец,
— Входи, детка.
Я выплёвываю дудку, открываю дверь, и зловещим шёпотом ору:
— Сто первый раз говорю: не называй меня деткой, удмурт!!!
Заново давай!!!
— Сорри… — доносицца из темноты, — давай сначала.
Сую в рот пионерский горн, и снова стучусь:
— Тук-тук. Василиваныч, к Вам можно?
— Кто там? Это ты, Машенька Петрова? Математику пришла
пересдавать? Заходи.
Вхожу. Тихонько насвистываю на дуде «Кукарачю». Маршырую
по-пианерски.
И ахуеваю.
В комнате горит ночник. За письменным столом сидит муж. Без
трусов но в шляпе. Вернее, в бейсболке, в галстуке и в солнечных очках. И
что-то увлеченно пишет.
Оборачивается, видит меня, и улыбаецца:
— Ну, что ж ты встала-то? Заходи, присаживайся. Можешь
подудеть в дудку.
— Васильиваныч, а чой та вы голый сидите? — спрашиваю я, и,
как положено школьнице, стыдливо отвожу глаза, и беспалева дрочу дудку.
— А это, Машенька, я трусы постирал. Жду, когда высохнут. Ты
не стесняйся. Можешь тоже раздецца. Я и твои трусики постираю.
Вот пиздит, сволочь… Трусы он мне постирает, ога. Он и носки
свои сроду никогда не стирал. Сука.
— Не… — блею афцой, — Я и так без трусиков… Я ж математику
пришла пересдавать всё-таки.
Задираю мамин халат, и паказываю мужу песду. В
подтверждение, значит. Быстро так показала, и обратно в халат спрятала.
За солнечными очками не видно выражения глаз Вовы, зато
выражение хуя более чем заметно. Педофил, бля…
— Замечательно! — шепчет Вова, — Математика — это наше фсё.
Сколько будет трижды три?
— Девять. — Отвечаю, и дрочу дудку.
— Маша! — Шёпотом кричит муж, и развязывает галстук. — ты
гений! Это же твёрдая пятёрка беспесды! Теперь второй вопрос: ты хочешь
потрогать мою писю, Маша?
— Очень! — с жаром отвечает Маша, и хватает Василиваныча за
хуй, — Пися — это вот это, да?
— Да! Да! Да, бля! — орёт Вова, и обильно потеет. — Это
пися! Такая вот, как ты видишь, писюкастая такая пися! Она тебе нравицца, Маша
Петрова?
— До охуения. — отвечаю я, и понимаю, что меня разбирает
дикий ржач. Но держусь.
— Тогда гладь её, Маша Петрова! То есть нахуй! Я ж так
кончу. Снимай трусы, дура!
— Я без трусов, Василиваныч, — напоминаю я извру, — могу
платье снять. Школьное.
Муж срывает с себя галстук, бейсболку и очки, и командует:
— Дай померить фартучек, Машабля!
Нет проблем. Это ж вторая годовщина нашей свадьбы, я ещё
помню. Ну, скажите мне — кто из вас не ебался в тёщином фартуке во вторую
годовщину свадьбы — и я скажу кто вы.
— Пожалуйста, Василиваныч, меряйте. — снимаю фартук, и отдаю
Вове.
Тот трясущимися руками напяливает его на себя, снова
надевает очки, отставляет ногу в сторону, и пафосно вопрошает:
— Ты девственна, Мария? Не касалась ли твоего девичьего тела
мушская волосатая ручища? Не трогала ли ты чужые писи за батончег Гематогена,
как путана?
Хрюкаю.
Давлюсь.
Отвечаю:
— Конечно, девственна, учитель математики Василиваныч. Я ж
ещё совсем маленькая. Мне семь лет завтра будет.
Муж снимает очки, и смотрит на меня:
— Бля, ты специально, да? Какие семь лет? Ты ж в десятом
классе, дура! Тьфу, теперь хуй упал. И всё из-за тебя.
Я задираю фартук с помидорами, смотрю как на глазах скукоживаецца
Вовино барахло, и огрызаюсь:
— А хуле ты меня сам сбил с толку? «Скока буит трижды три?»
Какой, бля, десятый класс?!
Вова плюхаецца на стул, и злобно шепчет:
— А мне что, надо было тебя просить про интегралы
рассказать?! Ты знаешь чо это такое?
— А нахуя они мне?! — тоже ору шёпотом, — мне они даже в
институте нахуй не нужны! Ты ваще что собираешься делать? Меня ебать куртуазно,
или алгебру преподавать в три часа ночи?!
— Я уже даже дрочить не собираюсь. Дура!
— Сам такой!
Я сдираю мамашин халат, и лезу под одеяло.
— Блять, с тобой даже поебацца нормально нельзя! — не
успокаиваецца муж.
— Это нормально? — вопрошаю я из-под одеяла, и показываю ему
фак, — Заставлять меня дудеть в дудку, и наряжацца в хуйню разную? «Ты
девственна, Мария? Ты хочеш потрогать маю писю?» Сам её трогай, хуедрыга! И
спасибо, что тебе не приспичило выебать козлика!
— Пожалуйста!
— Ну и фсё!
— Ну и фсё!
Знатно поебались. Как и положено в годовщину-то. Свадьбы.
Куртуазно и разнообразно.
В соседней комнате раздаёцца деццкий плач. Я реагирую
первой:
— Чо стоишь столбом? Принеси ребёнку водички!
Вова, как был — в фартуке на голую жопу, с дудкой в руках и
в солнечных очках, пулей вылетает в коридор.
… Сейчас сложно сказать, что подняло в тот недобрый час мою
маму с постели… Может быть, плач внука, может, жажда или желание сходить
поссать… Но, поверьте мне на слово, мама была абсолютно не готова к тому, что в
темноте прихожей на неё налетит голый зять в кухонном фартуке, в солнечных
очках и с дудкой в руке, уронит её на пол, и огуляет хуем по лбу…
— Славик! Славик! — истошно вопила моя поруганная маман,
призывая папу на подмогу, — Помогите! Насилуют!
— Да кому ты нужна, ветош? — раздался в прихожей голос моего
отца.
Голоса Вовы я почему-то не слышала. И мне стало страшно.
— Кто тут? Уберите член, мерзавец! Извращенец! Геятина
мерская!
Мама жгла, беспесды.
— Отпустите мой хуй, мамаша… — наконец раздался голос Вовы,
и в щель под закрытой дверью спальни пробилась полоска света. Вове наступил
пиздец.
Мама визжала, и стыдила зятя за непристойное поведение, папа
дико ржал, а Вова требовал отпустить его член.
Да вот хуй там было, ага. Если моей маме выпадает щастье
дорвацца до чьего-то там хуя — это очень серьёзно. Вову я жалела всем сердцем,
но помочь ему ничем не могла. Ещё мне не хватало получить от мамы песдюлей за
сворованный халат, и извращённую половую жызнь. Так что мужа я постыдно бросила
на произвол, зная точно, ЧЕМ он рискует. Естественно, такого малодушия и
опёздальства Вова мне не простил, и за два месяца до третьей годовщины нашей
свадьбы мы благополучно развелись.
Но вторую годовщину я не забуду никогда.
Я б и рада забыть, честное слово.
Но мама… Моя мама…
Каждый раз, когда я звоню ей, чтобы справицца о её здоровье,
мама долго кашляет, стараясь вызвать сочувствие, и нагнетая обстановку, а в
оконцовке всегда говорит:
— Сегодня, как ни странно, меня не пиздили по лицу мокрым
хуем, и не выкололи глаз дудкой. Стало быть, жыва.
Я краснею, и вешаю трубку.
И машинально перевожу взгляд на стенку. Где на пластмассовом
крючке висит белый кухонный фартук.
С помидорами.
Я ж пиздец какая сентиментальная…